- Эти твари способны только видеть, - сказал Акос-
та. - Их уши никуда не годятся, да и нюх у них не так хорошо
как зрение. Мы должны заделать в туше каждую дырку. Я не
хочу, чтобы ты выглядывал откуда-нибудь, потому что они
увидят твой глаз и ни за что не приземлятся. Они не должны
ничего видеть.

Они установили внутри ослиной туши несколько пало-
чек крест-накрест, оставив достаточное пространство, чтобы
я мог забраться внутрь. В какой-то момент я решился задать
вопрос, мучивший меня все это время.

- Скажите, сеньор Акоста, ведь этот осел издох от бо-
лезни, не так ли? Как вы думаете, я не могу ею заразиться?
Акоста закатил глаза.

- Ну-ну, не говори глупостей. Ослиные болезни людям
не передаются. Давай займемся делом и не будем забивать
себе голову всякой ерундой. Будь я поменьше ростом, я сам
влез бы в брюхо этого осла. Знаешь ли ты, что такое поймать
вожака грифов?

Я поверил ему. Что-то в нем располагало меня к ни с чем
не сравнимому доверию. Я не собирался праздновать труса и
пропустить величайшее в своей жизни приключение.

Страшней всего было в тот момент, когда Акоста запих-
нул меня внутрь ослиной туши. Затем они натянули шкуру
на каркас и стали зашивать ее. Все же они оставили снизу, у

земли, довольно большое отверстие, чтобы мне было чем
дышать. Ужас обуял меня, когда шкура наконец сомкнулась
надо мной, подобно захлопнувшейся крышке гроба. Я тяже-
ло задышал, думая лишь о том, как здорово будет схватить
грифа-вожака за шею.

Акоста дал мне последние наставления. Он сказал, что
избавит меня от лишних волнений, дав знать свистом, похо-
жим на птичий, когда гриф-вожак закружит поблизости и
станет садиться. Затем я услышал, как они снимают навес;
также до меня донесся удаляющийся стук копыт их лошадей.
Хорошо, что они не оставили в шкуре ни одной дырочки, не
то я обязательно выглянул бы. Искушение взглянуть на про-
исходящее было почти неодолимым.

Прошло много времени; я сидел, ни о чем не думая.
Вдруг я услышал свист Акосты и решил, что гриф кружит
вокруг меня. Я совершенно в этом уверился, когда услышал
хлопанье мощных крыльев, после чего ослиная туша вдруг
закачалась так, будто на нее наехал грузовик, по крайней
мере так мне показалось. Затем я почувствовал, что гриф сел
на тушу и замер. Я мог ощущать его вес. Послышалось хло-
панье других крыльев, и вдалеке раздался свист Акосты. Тог-
да я приготовился к неизбежному. Ослиная туша затряслась,
и что-то стало разрывать шкуру.

Вдруг внутрь туши влезла огромная безобразная голова
с красным гребнем и чудовищным клювом; широко раскры-
тый глаз пронзил меня своим взглядом. Я закричал от страха
и схватился обеими руками за шею. Мне показалось, что
гриф на миг оцепенел, поскольку никак не отреагировал, что
дало мне возможность крепче обхватить его шею. Затем же
последовала настоящая карусель. Гриф пришел в себя и по-
тянул с такой силой, что чуть не размазал меня по ослиной
шкуре. В следующее мгновение я оказался наполовину сна-
ружи, изо всех сил держась за птичью шею.

Я услышал вдали стук копыт лошади Акосты. До меня
донесся его крик:

- Отпусти его, отпусти, он собирается улететь вместе с
тобой!

Гриф действительно собирался или улететь со мной, или
же оторвать меня от себя когтями. Добраться до меня ему
мешало то, что его голова была частично погружена вов-
нутрь туши. Его когти скользили по выпущенным ослиным
кишкам и ни разу толком меня не коснулись. Также меня
спасло то, что гриф изо всех сил старался освободить шею от
моей хватки и не мог выставить когти достаточно вперед,
чтобы по-настоящему нанести мне вред. В следующее мгно-
вение Акоста рухнул на грифа, как раз в тот момент, когда
кожаные перчатки слетели с моих рук.
Акоста был вне себя от радости.

- Получилось, получилось, малыш! - воскликнул
он. - В следующий раз мы вобьем в землю палки под-
линнее, чтобы гриф не смог их вырвать, и привяжем тебя ко
всему сооружению.

Мы были дружны с Акостой довольно долгое время,
пока я не помог ему поймать грифа. После этого же мой
интерес к нему угас столь же таинственным образом, как и
появился, и мне ни разу не представился случай поблагода-
рить его за все, чему он меня научил.

Дон Хуан сказал, что он научил меня охотничьему тер-
пению в лучшее для таких уроков время, и прежде всего,
научил находить в уединении то спокойствие, которое необ-
ходимо охотнику.

- Ты не должен путать одиночество и уединение, -
сразу пояснил дон Хуан. - Одиночество для меня понятие
психологическое, душевное, уединенность же - физичес-
кое. Первое отупляет, второе успокаивает.

За все это, сказал дон Хуан, я навсегда останусь в долгу
перед севьором Акостой, понимаю ли я долги так, как ее
понимают воины-путешественники, или нет.

Вторым же человеком, перед которым я, по мнению
дона Хуана, был в долгу, был десятилетний мальчик, с кото-
рым мы вместе росли. Его звали Армандо Велец. Подобно
своему имени, он был чрезвычайно серьезным, чопорным,
таким себе юным стариком. Я очень любил его за решитель-
ный и вместе с тем чрезвычайно дружелюбный характер. Он
был из тех, кого не так-то просто было запугать. Драку он
мог затеять в любой момент, но вовсе не был забиякой.

Мы любили ходить с ним на рыбалку. Ловили мы оби-
тавших под камнями очень маленьких рыбок, которых нуж-
но было доставать оттуда руками. Мы раскладывали пой-
манных рыбок сушиться на солнце и поедали их сырыми,
иногда занимаясь этим целый день.

Мне также нравилось, что он был очень изобретатель-
ным, умным и одинаково хорошо владел обеими руками.
Левой рукой он мог бросить камень дальше, чем правой. Мы
постоянно в чем-нибудь состязались, и, к моему величайше-
му огорчению, он всегда выигрывал. Он как бы извинялся
передо мной за это, говоря:

- Если я поддамся и дам тебе выиграть, ты возненави-
дишь меня. Это оскорбит твое мужское достоинство. Так что
старайся!

Из-за его чопорности мы называли его "Сеньор Велец",
по по обычаю той части Южной Америки, откуда я родом,
сокращали "сеньор" до "шо".

Однажды Шо Велец предложил мне нечто довольно не-
обычное. Начал он, естественно, с подначки.

- Ставлю что угодно, - сказал он, - что я знаю такую
пещь, на которую ты не отважишься.
- О чем это ты, Шо Велец?

- Ты не отважишься сплавиться по реке на плоту.
- С чего бы это? Я сплавлялся по ней в половодье. Через
восемь дней меня прибило к острову, и мне сплавляли еду.

Это была правда. Моим еще одним лучшим другом был
мальчик по прозвищу Сумасшедший Пастух. Как-то нас в
половодье прибило к острову, с которого мы никак не могли
выбраться. Жители нашего городка думали, что прибываю-
щая вода зальет остров и мы оба утонем. Они сплавляли по
реке корзины с едой в надежде, что их вынесет на остров, как
оно и вышло. Благодаря этому мы дожили до того момента,
когда вода спала настолько, что они смогли подплыть к нам
на плоту и перевезти нас на берег.

- Нет, я имею в виду другое, - сказал Шо Велец своим
тоном эрудита. - Речь идет о том, чтобы сплавиться по
подземной реке.

Он обратил мое внимание на то, что на большом участке
своего течения наша река протекает под горой. Этот подзем-
ный участок всегда чрезвычайно привлекал меня. Местом,
где река исчезала под землей, была зловещего вида пещера
значительных размеров, всегда изобиловавшая летучими
мышами и пропахшая аммиаком. Из-за сернистых испаре-
ний, жара и зловония местные дети считали ее входом в
преисподнюю.

- Можешь ставить хоть свою чертову голову, Шо Ве-
лец, что я никогда в жизни и близко не подойду к этой
реке! - вскричал я. - Проживи я хоть десять жизней! Надо
быть совсем идиотом, чтобы сделать что-то подобное.

Серьезное лицо Шо Велеца сделалось еще более торжес-
твенным.

- О, - сказал он, - тогда мне придется сделать это
одному. Мне показалось на минуту, что я смогу подбить тебя
на это. Я был неправ. Признаю свою ошибку.

- Эй, Шо Велец, что с тобой? Какого черта ты полезешь
в это пекло?

- Я должен, - сказал он своим хриплым мальчишес-
ким голосом. - Видишь ли, мой отец такой же чокнутый,
как и ты, за тем исключением, что он отец и муж. Шесть
человек зависят от него. В противном случае он был бы
сумасшедшим, как козел. Две моих сестры, два моих брата,
моя мать и я зависим от него. Он для нас все.

Я не знал, кем был отец Шо Велеца. Я даже ни разу его не
видел. Я не знал, чем он зарабатывает на жизнь. Шо Велец
рассказал, что он был бизнесменом и все, чем он владел, так
сказать, умещалось на столе.

- Мой отец построил плот и хочет плыть, - продолжал
Шо Велец. - Он хочет предпринять эту экспедицию. Мать
говорит, что он перебесится, но я в это не верю. Я видел в его
глазах твой сумасшедший взгляд. На днях он отправится, и
я уверен, что он погибнет. Так что я собираюсь взять его
плот и сплавиться по этой реке сам. Я знаю, что погибну, но
мой отец останется жив.

Меня как будто пронзило электрическим током в шею,
и я услышал свой голос, произносящий в таком возбуж-
дении, какое только можно себе представить: "Я согласен,
Шо Велец, я согласен! Да, да, это будет здорово! Я плыву с
тобой!"

Шо Велец ухмыльнулся. Ухмылка эта показалась мне
счастливой улыбкой по поводу того, что он будет не один, а
не того, что ему удалось меня соблазнить. Это чувство он
продемонстрировал последовавшей за этим фразой.
- Я уверен, что, если ты будешь со мной, я останусь жив.
Я не беспокоился о том, останется в живых Шо Велец
или нет. Меня подгоняла его смелость. Я знал, что Шо Велеца
хватит на то, чтобы осуществить задуманное. Они с Сумас-
шедшим Пастухом были единственными отчаянными маль-
чишками в городе. Они обладали тем качеством, которое я
считал чем-то немыслимым и неповторимым, - отвагой.
Никто другой в нашем городе не мог похвастаться ничем
подобным. Я испытал их всех. По моему мнению, все они
были вялыми, включая и человека, которого я любил всю
свою жизнь, - моего деда. Уже в десятилетнем возрасте у
меня не было ни тени сомнения на этот счет. Смелость Шо
Велеца ошеломила меня. Мне захотелось быть с ним до
конца.

Мы договорились встретиться на рассвете, что и проде-
лали, и понесли легкий плот отца Шо Велеца за три или
четыре мили от города, к пещере в зеленых холмах, где река
уходила под землю. От запаха помета летучих мышей не
было спасения. Мы взобрались на плот и оттолкнулись от
берега. Плот был оборудован сигнальными фонарями, кото-
рые нам пришлось тут же включить. Под толщей горы было
темным-темно, влажно и жарко. Река была достаточно глу-
бокой для плота и довольно быстрой, так что грести нам не
приходилось.

Сигнальные огни создавали причудливые тени. Шо Ве-
лец шепнул .мне на ухо, что лучше вообще не смотреть вок-
руг, потому что обстановка была более чем пугающей. Он
был прав; она была тошнотворной, угнетающей. Огни вспу-
гивали летучий мышей, и они летали, беспорядочно хлопая
вокруг нас крыльями. Когда же мы углубились в пещеру,
исчезли даже они, остался лишь затхлый воздух, такой гус-
той, что им было трудно дышать. Спустя какое-то время -
как мне показалось, через несколько часов - нас вынесло в
что-то вроде озерца, довольно глубокого и почти неподвиж-
ного. Ситуация выглядела так, как будто русло было перего-
рожено.

- Мы застряли, - вновь прошептал мне на ухо Шо
Велец. - Плот не пройдет здесь, и назад мы вернуться не
можем.

Течение в реке было настолько быстрым, что нельзя
было и думать о том, чтобы пуститься в обратный путь. Мы
решили поискать выход Наружу. Я увидел, что если встать на
доски плота, то можно достать до потолка пещер^, что оз-
начало, что вода дал-ьше доставала до самого ее потолка. У
входа пещера была сводчатой, околб пятидесяти футов вы-
сотой. Напрашивался единственно возможный вывод, что
мы находились в верхней части озера, глубина которого сос-
тавляла около пятидесяти футов.

Мы привязали плот к скале и нырнули, пытаясь уловить
какое-нибудь движение воды. На поверхности было влажно
и жарко, в нескольких же футах ниже было очень холодно.
Мое тело ощутило перемену температуры, и я испытал страх,

удивительный животный страх, какого никогда не испыты-
вал. Я вынырнул. Шо Велец, должно быть, испытывал то же
самое, потому что мы столкнулись с ним на поверхности.
- Думаю, что мы близки к смерти, - мрачно сказал он.
Я не разделял ни его мрачности, ни желания умереть и
отчаянно искал выход. Глыбы, образовавшие затор, должны
были быть принесены течением. Я обнаружил отверстие,
достаточное для того, чтобы мое мальчишеское тело могло в
него протиснуться. Заставив Шо Велеца нырнуть, я показал
отверстие ему. Плот ни за что не смог бы в него пройти. Мы
забрали с плота одежду, связали ее в тугой узел и, нырнув,
вновь нащупали отверстие ^протиснулись в него.

Мы оказались в крутом желобе, вроде тех водяных го-
рок, что бывают в парках аттракционов. Лишайник и мох,
покрывавшие его дно, позволили нам довольно долго сколь-
зить по нему без особого вреда. Затем мы попалит огромный
сводчатый зал, где вода.вновь текла и была по пояс глубиной.
Мы увидели дневной свет у выхода из пещеры и, побрели
наружу. Глубина была недостаточной доя того, чтобы.плыть;
сплавиться по-собачьи тоже было нельзя из-за слабого тече-
ния. Не сказав ни слрва, мы расстелили свою одежду и поло-
жили ее сушиться, на солнце, после чего направили свои
стопы в сторону города. Шо Велец был почти безутешен
из-за потери отцовского плота.

-- Мой отец погиб бы там, - признают он наконец. - Он
ни за что бы не протиснулся в то отверстие, в которое про-
лезли мы. Он слишком велик для. этого. Мой отец толс-
тяк, - сказал он, - но, может, у него могло бы хватить сил
на то, чтобы вернуться вброд.

Я усомнился в этом. Насколько я помнил, из-за большой
крутизны русла течение было удивительно быстрым. Все же
я согласился, что взрослый человек, подгоняемый отчаяни-
ем, смог бы в конце концов выбраться наружу с помощью
веревок и титанических усилий.

Мы так и не разрешили вопрос, погиб бы отец Шо Веле-
ца в пещере или нет, но меня это не беспокоило. Меня бес-
покоило то, что впервые в жизни я ощутил жгучую зависть.
Шо Велец был единственным человеком, которому я когда-
либо завидовал. У него было за что умереть, и он доказал
мне, что способен на это; у меня не было ничего подобного,
и я не доказал себе ровным счетом ничего.

В каком-то смысле, я отдал Шо Велецу первенство. Его
торжество было полным. Я склонил перед ним голову. Ему
теперь принадлежал город, люди, и он был, как мне казалось,
лучшим среди них. Когда мы расставались в этот день, я
произнес банальную и вместе с тем глубокую истину:
- Будь их королем, Шо Велец. Ты -лучший.
Я никогда больше с ним не разговаривал. Я осознанно
прекратил нашу дружбу. Я почувствовал, что лишь таким
образом могу показать, насколько глубокое впечатление он
на меня произвел.

Дон Хуан считал, что я в неоплатном долгу перед Шо
Велецом, что он был единственным, кто научил меня: чтобы
человек понял, что ему есть для чего жить, у него должно
быть то, за что стоит умереть.

- Если тебе не за что умирать, - как-то сказал мне дон
Хуан, - как ты можешь утверждать, что тебе есть для чего
жить? Две эти вещи идут рука об руку, и смерть - главная в
этой паре.

Третьим человеком, которому я, по мнению дона Хуана,
был в высшей степени обязан, была моя бабка по матери. В
своей слепой привязанности к деду, мужчине, я забыл о
действительной опоре этого дома, своей весьма эксцентрич-
ной бабушке.

За много лет до того, как я попал в этот дом, она спасла
от линчевания местного индейца. Его обвинили в колдовс-
тве. Некие разгневанные молодые люди уже готовы были
вздернуть его на ветке дерева, росшего на территории владе-
ний моей бабки. Она подоспела в разгар линчевания и оста-
новила его. Все линчеватели были, по-моему, ее крестника-
ми, так что не дерзнули ей возражать. Она опустила несчас-
тного на землю и забрала в дом, чтобы выходить. Веревка
успела оставить на его шее глубокий след.

Он поправился, но так и не оставил моей бабки. Он
заявил, что его жизнь кончилась в день линчевания, новая
же жизнь не принадлежит ему; она принадлежит ей. Будучи
человеком слова, он посвятил свою жизнь служению моей
бабке. Он был ее слугой, дворецким и советником. Мои тет-
ки говорили, что именно он посоветовал бабке усыновить
новорожденного сироту; они же жестоко негодовали по это-
му поводу.

Когда я появился в доме своих деда и бабки, ее приемно-
му сыну было уже под сорок. Она отправила его учиться во
Францию. Однажды утром возле дома совершенно неожи-
данно остановилось такси, из которого вышел в высшей
степени элегантно одетый крепко сложенный мужчина. Во-
дитель занес его чемоданы во внутренний дворик. Мужчина
щедро расплатился с ним. С первого же взгляда я заметил,
что внешность мужчины была весьма примечательной. У
него были длинные вьющиеся волосы и длинные ресницы.
Он был чрезвычайно привлекателен, вовсе не будучи красив.
Лучшей его чертой была лучезарная, открытая улыбка, кото-
рую он тут же обратил ко мне.

- Могу ли я поинтересоваться вашим именем, молодой
человек? - спросил он таким приятным, хорошо поставлен-
ным голосом, какой мне вряд ли доводилось когда-либо
слышать.

То, что он назвал меня "молодым человеком", мгновен-
но подкупило меня.

- Мое имя Карлос Арана, сударь, - ответил я. - Могу
ли я в свою очередь поинтересоваться вашим?

Он изобразил на лице удивление, широко раскрыл глаза
и отскочил в сторону, как будто на него кто-то напал. Затем
он шумно расхохотался. На его смех из внутреннего дворика
вышла бабушка. Увидев его, она взвизгнула, как девчонка, и
заключила его в нежнейшие объятия. Он приподнял-ее, как
будто она ничего не весила, и закружил. Я заметил, что он
был очень высок. Крепость его телосложения скрывала его
рост, У него в прямом смысле было тело профессионального
борца. Будто заметив, что я его рассматриваю, он согнул
бицепс.

- В свое время я немного занимался боксом, сударь, -
сказал он, ничуть не заблуждаясь относительно моих мыс-
лей.

Бабушка представила его мне, сказав, что это ее сын
Антуан, ее дорогой мальчик. Она сказала, что Он драматург,
режиссер, писатель и поэт.

Его атлетическое сложение поднимало его в моих глазах.
Я не понял сразу, что он был приемышем, однако заметил,
что онтне похож на остальных членив семьи. Те все напоми-
нали ходячие трупы, в нем же жизнь бурлила через край. В
этом мы были чрезвычайно похожи. Мне нравилось, что он
ежедневно тренируется, используя мешсЬк в качестве боксер-
ской груши. Особенно мне нравилось, что он не только бок-
сировал, но и пинал мешок ногами, совмещая одно с другим
совершенно поразительным образом. Тело его было креп-
ким, как камень.

Однажды Антуан поведал мне, что единственным его
страстным желанием были стать выдающимся писателем.

- У меня есть все, - сказал он. - Жизнь была ко мне
вей?ма благосклонна. У меня нет лишь того единственного,
что я хочу иметь, - таланта. Музы не любят меня. Я высоко
ценю то, что читаю, но не мог)' создать ничего такого, что
мне самому хотелось бы читать. В этом источник моих мук;
чтобы соблазнить муз, мне недостает то ли усидчивости, то
ли обаяния, поэтому жизнь моя пуст'а настолько, насколько
это вообще возможно.

Затем Антуан стал говорить, что единственным его под-
линным достоянием является его мать. Он назвал мою бабку
своим оплотом, своей опорой, своим вторым "я". Наконец
он произнес слова, которые в высшей степени взволновали
меня.

- Не будь у меня моей матери, - сказал он, - я не жил
бы.

Я понял тогда, насколько глубоко он был привязан к
моей бабушке. Мне вдруг живо вспомнились все те леденя-
щие душу истории об испорченном ребенке Антуане, кото-
рые рассказывали мне мои тетки. Бабушка действительно
донельзя избаловала его. Однако им, казалось, было хорощо
вместе. Я видел, как они сидели часами, она держала его
голову на коленях, как будто он все еще был ребенком. Я не
видел, чтобы моя бабушка общалась с кем-либо так долго.

Настал день, дней Антуан вдруг стая много писать. Он
принялся за постановку пьесы в местном театре, пьесы, ав-
тором которой был он сам. Когда представление состоялось,
оно имело шумный успех. Местные газеты печатали его сти-
хи. Было похоже на то, что он попал в полосу вдохновения.
Но спустя всего несколько месяцев этому пришел конец.
Редактор местной газеты публично обвинил его в плагиате и
опубликовал статью в подтверждение вины Антуана.

Моя бабушка, естественно, не хотела и слышать о недос-
тойном поведении своего сына. Она объясняла происхо-
дящее проявлением глубокой зависти. Все жители этого го-
рода завидовали элегантности ее сына, его блеску. Они зави-
довали его темпераменту и уму. Бесспорно, он был
воплощением элегантности и хороших манер. Но он опреде-
ленно был плагиатором, в этом не было никакого сомнения.

Антуан никогда ни перед кем не объяснялся в своем
поведении. Я слишком любил его, чтобы спрашивать об
этом. У меня просто недоставало смелости. Мне кажется, у
него были на то свои причины. Но что-то, казалось, прорва-
лось; с того момента мы жили, если можно так выразиться,
галопом. День ото дня в доме происходили столь разитель-
ные перемены, что я уже привык чего-то ждать, то ли хоро-
шего, то яи плохого. Однажды вечером моя бабушка внезап-
но вошла в комнату Антуана. В ее взгляде была такая суро-
вость, какой я никогда за ней не замечал. Когда она говорила,
губы ее дрожали.

- Случилось нечто ужасное, Антуан, - начала она.
Антуан остановил ее. Он попросил ее дать ему возмож-
ность объясниться. Она резко оборвала его.

- Нет, Антуан, нет, - сказала она твердо. - Это не
связано с тобой. Это касается лишь меня. В это столь трудное
для тебя время случилось нечто более важное. Антуан, сы-
нок, мое время кончилось.

- Я хочу, чтобы ты понял, что это неизбежно, - про-
должала она. - Я должна уйти, а ты должен остаться. Ты -
итог всего, что я сделала в этой жизни. Хороший ли, плохой,
Антуан, ты - вся моя суть. Дай этому возможность показать
себя. Как бы то ни было, мы в конце концов будем вместе. А
ты действуй, Антуан, действуй. Делай как знаешь, неважно
что, делай, пока можешь.

Я увидел, как Антуана мучительно передернуло. Он весь
сжался, все мышцы его тела, куда-то ушла вся его сила. Его
проблемы были рекой, теперь же его, по-видимому, вынесло
в океан.

- Обещай мне, что не умрешь, пока не придет твой
срок! - прокричала она ему.
Антуан кивнул.

На следующий день бабушка по совету своего советни-
ка-мага продала все свои земли, бывшие весьма обширны-
ми, и передала деньги своему сыну Антуану. Последовавшим
за этим утром я стал свидетелем сцены, удивительней кото-
рой я не наблюдал за все десять лет своей жизни: Антуан
прощался со своей матерью. Сцена была нереальной, как
кинофильм, нереальной в том смысле, что казалась приду-
манной, написанной неким писателем и поставленной не-
ким режиссером.

В роли декораций выступал внутренний дворик дедовс-
кого дома. Главным героем был Антуан, его мать играла
ведущую женскую роль. В этот день Антуан уезжал. Он нап-
равлялся в порт, где собирался успеть на итальянский лайнер
и отправиться в увеселительный трансатлантический круиз
в Европу. Он был, как всегда, элегантен. У дома его ожидало
такси, водитель которого беспокойно сигналил.

Я был свидетелем последнего лихорадочного вечера Ан-
туана, когда он отчаянно пытался сочинить стихотворение,
посвященное своей матери.

- Чепуха, - сказал он мне. - Все, что я пишу, -
чепуха. Я ничто.

Я уверил его - хотя кто я был такой, чтобы уверять его
в этом, - что все, что он пишет, великолепно. В какой-то
момент меня понесло, и я перешел границы, которых никог-
да прежде не переходил.

- Перестань, Антуан, - закричал я. - Я куда большее
ничтожество! У тебя есть мать, у меня же нет ничего. Все, что
ты пишешь, прекрасно!

Очень вежливо он попросил меня покинуть его комна-
ту. Я выставил его глупцом, советующимся с никчемным
мальчишкой, и горько сожалел о взрыве своих чувств. Мне
хотелось, чтобы он остался моим другом.

На Антуане было его элегантное пальто, наброшенное
на правое плечо. Одет он был в красивейший зеленый кос-
тюм английского кашемира.
Тут заговорила моя бабушка.

- Тебе нужно торопиться, дорогой, - сказала она. -
Время дорого. Тебе пора. Если ты не уедешь, эти люди убьют
тебя ради денег.

Она имела в виду своих дочерей и их мужей, пришедших
в ярость, обнаружив, что мать практически лишила их нас-
ледства, а этот отвратительный Антуан, их заклятый враг,
собирается уехать со всем, что по праву им принадлежало.

- Прости, что я заставляю тебя пройти через все это, -
извиняющимся тоном проговорила бабушка, - но, как тебе
известно, время не считается с нашими желаниями.

Антуан заговорил своим чеканным, хорошо поставлен-
ным голосом. Больше чем когда-либо он был похож на ак-
тера.

- Одну минуту, мама, - сказал он. - Я хочу прочесть
кое-что, написанное для тебя.

Это было благодарственное стихотворение. Закончив
чтение, он умолк. Воздух, казалось, дрожал от переполнен-
ности чувствами.

- Это было прекрасно, Антуан, - вздохнула бабуш-
ка. - Ты выразил все, что хотел сказать. Все, что я хотела
услышать.

На какое-то мгновение она приумолкла. Затем ее губы
расплылись в тонкой улыбке.
- Это плагиат, Антуан? - спросила она.
Улыбка, которой Антуан ответил матери, была столь же
лучезарной.

- Разумеется, мама, - ответил он. - Разумеется.
Они обнялись, плача. Гудение рожка такси, казалось,
стало еще более нетерпеливым. Антуан взглянул на меня,
прячущегося под лестницей. Он легонько" кивнул мне, как
бы говоря: "До свидания. Будь внимателен". Затем он раз-
вернулся и, не взглянув более на мать, побежал к двери. Ему
было тридцать семь, но выглядел он на все шестьдесят, каза-
лось, он несет на своих плечах огромную тяжесть. Не дойдя
до двери, он остановился, услышав голос матери, в послед-
ний раз напутствовавшей его.

- Не оглядывайся, Антуан, - сказала она. - Никогда
не оглядывайся. Будь счастлив и действуй. Действуй!. В этом
все дело. Действуй!

Та сцена наполнила меня странной грустью, неушедшей
и по сей день, - в высшей степени неизъяснимой меланхо-
лией, которую дон Хуан объяснил тем, что я в первый раз
узнал тогда, что наше время когда-нибудь закончится.

На следующий день моя бабушка отправилась со своим
советником, слугой и камердинером в путешествие к таинс-
твенному месту, называвшемуся Рондонией, где ее совет-
ник-маг собирался найти для нее лекарство. Бабушка была
неизлечимо больна, а я даже не знал об этом. Она так и не
вернулась, и дон Хуан объяснил, что продажа всего своего
имущества и передача денег Антуану была величайшим ма-
гическим актом, предпринятым ее советником, чтобы изба-
вить ее от забот о членах своей семьи. Они были так разозле-
ны на мать за ее поступок, что их не заботило, вернется она
или нет. У меня было чувство, что они даже понимали, что
больше не увидят ее.

Стоя на этой плоской горной вершине, я вспомнил три
этих случая своей жизни так, как будто они произошли всего
мгновение тому назад. Поблагодарив этих троих, я вернул их
на эту вершину. Когда я закончил кричать, мое одиночество
стало невыносимым. Я заплакал.

Дон Хуан терпеливо объяснил мне, что одиночество
неприемлемо для воина. Он сказал, что воины-путешествен-
ники могут положиться на то, на что обращают всю свою
любовь, всю свою заботу, - на эту чудесную Землю, нашу
мать, являющуюся основой, эпицентром всего того, что мы
собой представляем, и всех наших дел, той самой сущ-
ностью, к которой все мы возвращаемся, той самой, что
позволяет воинам-путешественчикам отправиться в свое
окончательное путешествие.

Затем дон Хенаро стал совершать акт магического наме-
рения в поддержку моего предприятия. Он выполнил серию
удивительных движений, лежа на животе. Он превратился в
светящуюся каплю, которая, казалось, плыла по земле, как
по воде. Дон Хуан сказал, что таким образом дон Хенаро
обнимает огромную Землю и что, несмотря на разницу в
размерах. Земля ощутила его объятия. Действия дона Хена-
ро и объяснения дона Хуана способствовали тому, что на
смену моему одиночеству пришла огромная радость.

- Я не могу смириться с мыслью о твоем уходе, дон
Хуан, - услышал я свой голос.

Звук моего голоса и сказанные мной слова привели меня
в замешательство. Еще большее огорчение я почувствовал,
когда начал непроизвольно всхлипывать, побуждаемый жа-
лостью к самому себе.

-Что со мной, дон Хуан? - пробормотал я. - Я никог-
да не знал такого состояния.

- С тобой происходит то, что твое осознание вновь
достигло пальцев твоих ног, - ответил он, смеясь.

Я совершенно утратил контроль над собой и полностью
отдался чувствам подавленности и отчаяния.

- Я хочу остаться один, - пронзительно вскрикнул
я. - Что со мной происходит? Во что я превращаюсь?

- Пусть все идет своим чередом, - мягко сказал дон
Хуан. - Чтобы покинуть этот мир и предстать перед неве-
домым, мне понадобится вся моя сила, все мое терпение, вся
моя удача. Но прежде всего мне будет нужна вся стальная
выдержка воина-путешественника. Чтобы остаться и про-
должить путь, как подобает воину-путешественнику, тебе
понадобится все то же, что и мне. Путь, в который мы отп-
равляемся, нелегок, но остаться ничуть не легче.
Чувства захлестнули меня, и я поцеловал ему руку.
- Ну-ну-ну! - сказал он. - Ты еще башмаки мне по-
чисть!

Охватившая меня мука из жалости к себе превратилась
в чувство ни с чем не сравнимой утраты.

-Ты уходишь! -пробормотал я. -Боже мой! Навсег-
да уходишь!